— Нет, спешить не будем, — ответствовал Лже-Петр. — На сем берегу и расположимся. Что за забота? Пушки здесь подождем, провиант. Обложим город, и пусть не дерзает швед освободиться от жестких объятий наших!
Откуда-то с задов, тоже в доспехах, на свежих, бодрых конях втеснились в толпу окруживших царя военачальников Меншиков и Шереметев. Алексашка, хоть и не слышавший речей царя, но прекрасно понимавший, что на противоположный берег Наровы ход войску дан не будет, оттолкнув конем коня Алларта, забалабошил, скаля зубы в наглой своей улыбке:
— Ваше превосходительное величество, стремительным, будто Меркуриевым, полетом перелетим через сию реку! Крепким нашим удом проломим девственность стен оных, коей гордятся шведы! Нам же, аки мужу, деву появшему, честь и гордость будет! Виват превеличайшему царю Петру!
Лже-Петр смутился. Чувства воина, которые доподлинно он не успел раскрыть на службе у короны шведской, задевало предложение того, кто считался любимцем государя. Получалось, что он, властитель необъятной державы, оказывается малодушным, не в меру осторожным, совсем не таким отважным и воинственным, каким был, призывая русичей к походу.
— Ну что ж, — сказал Лже-Петр, — можно и перейти Нарову, да токмо не позаботились мы о понтонах…
— Экселенц, — без всякого стеснения дергал Алексашка Лже-Петра за кружево воротника, выпущенное на сталь кирасы, — послушай. Понтоны, чай, нехитро сделать. В обозе бочек сыщется немало, к тому ж можно и по окрестным деревням людей отправить — привезут!
Генерал Алларт, понявший, о чем ведется разговор, долгом своим почел вмешаться:
— Великий государь, их сиятельство дюк Меншиков правду говорит. Бочка — понтон хороший, но надобно мазать её смолой.
Лже-Петр вначале посмотрел направо и налево, как бы ища себе поддержки, кивнул:
— Ладно, ищите бочки… — И добавил, внезапно остро ощущая желание выглядеть перед подданными и подчиненными настоящим царем и главнокомандующим: — Чтоб к завтрашнему дню мост понтонный был наведен!
Под командой офицеров по чухонским деревням прошли стрелецкие отряды. Не спрашивая разрешения хозяев, не платя им, попутно забирая из хлевов кур, гусей и поросят, зная, что находятся на территории врага, выкатывали со дворов на дорогу бочки, катили или же несли туда, где на правом берегу Наровы стояли передовые части русской армии. Бочек и в обозе немало было, а поэтому вкупе с чухонскими собралось их довольное количество.
— Ну, генерал, — подмигивал Данилыч инженеру Алларту, — хватит бочек, али ещё сыскать?
Алларт, закинув нижнюю губу на верхнюю, долго прикидывал, потом ответил:
— Вполне довольно. Толко где смола? Нужно дырка закрывай. Где доски, чтобы сооружай помост?
— Доски вон уж тащат — сараи у чухонцев разбирают, заборы. А вот смолы, офицеры говорят, много не сыскать, зато раздобыли глину — прорва! Будут ею щели в бочках мазать, а после над огнем подсушат. Выдержит, ей-ей!
Алларт пожал плечами. Он видел, что русские, которых спознал впервые лишь недавно, в Новгороде, хоть и неказисты с виду, простодушны в обращении и грубы, но проворны, расторопны и находчивы, когда наступает какой-то ответственный момент и нужно собрать воедино волю, смекалку, решительность, хитрость.
К утру следующего дня мост был наведен. Первыми по нему отправились стрельцы — перекрестившись и в который раз помянув недобрым словом царя-антихриста. Мост выдержал. Перевели через Нарову новоприборные полки, после драгун Алексашки, а за ними следом потянулись и обозы. Осадные орудия, мортиы ещё ползли где-то позади, но Алларт с уверенностью сказал Лже-Петру:
— Ваше величество, мост прекрасен есть. Артиллерия ломай его не будет.
Лже-Петр кивнул, и старый инженер заметил тень досады, промелькнувшую на лице царя. «Эгей, — подумал он, — а русский государь имеет в голове какую-то особую задачу. Уже то странно было, что и не собирался переводить полки через реку, чтобы расположить их на удобной от крепости дистанции. Надо присмотреться к царю Петру. Король Август посылал меня к нему совсем не для того, чтобы я стал ширмой в его политических играх…»
Не прошло и дня, а пространство в виду крепости оказалось покрытым белыми холщовыми палатками, возле которых суетились стрельцы, солдаты, драгуны, маркитанты, прибывшие с обозом из Новгорода, Ямбурга, Копорья. Крестьяне из ближайших к Нарве деревень, чухонцы и эстонцы, в надежде на успешную торговлю, вели, несли в лагерь русских коз, овец, гусей, откормленных каплунов, сыр, творог, молоко, огромные, как жернова, караваи хлеба. Основными покупателями становились, конечно, офицеры, получившие от русского царя хорошие оклады, и скоро серебряные копейки, алтыны, пятаки замелькали в руках крестьян, спешивших спрятать их подальше, понадежней, а на вертелах рядом с палатками зашипели над кострами тушки гусей и поросят, овец и коз. Черный дым от коптящегося мяса винтом уходил в небо, чтобы перемешаться с дымом соседних костров и повиснуть над лагерем густым облаком. Визг убиваемой скотины, солдатский смех, голоса маркитанток, жалкий крик ограбленного кем-то чухонца, команды офицеров, редкие выстрелы пушек со стен Нарвы, — так, острастки ради, — все слилось в громкий гул, точно и не армия расположилась станом вблизи крепости, которую предстояло штурмовать, а цыганский табор.
Несколько десятков тысяч человек бросали внутренности убитых животных, кости, шкуры прямо за палатками, ходили там же по нужде, бросали остатки пищи, и вот уже зловоние, тяжелое, густое, будто утренний туман, заволокло лагерь с несколькими сотнями белых палаток, торчавшими на ровном поле перед Нарвой, как грибы-поганки, вылезшие после сильного дождя.
Ночью Борис Петрович Шереметев, у которого к непогоде ныли старые раны, решил немного прогуляться. Его шатер сегодня был разбит немного в стороне от полковых палаток, и в лагере солдатском он ещё не побывал. То же, что он сейчас увидел, поразило воеводу до крайности. По кривым, бестолково проложенным «улицам» лагеря шатались пьяные стрельцы, солдаты, офицеры, иноземцы и русские. Обнявшись, орали песни, висли на девках-маркитантках, прикладывались к штофам, к кружкам с пивом, бранились, иные спешили сунуть кулаком в чужие зубы. За палатками шныряли люди, спешили спрятаться, несли какие-то мешки. Подошел к одной палатке, ухо приложил к полону — внутри чмоканье, пошлепыванье, тихое бабье повизгиванье, смех.
Закипело в груди — не остановишь, не уймешь. Рванул в сторону полог палатки, ничего не видя в темноте, стал лупить носком ботфорта в то место, где, думал, находились люди. Заорали, завизжали, забились от неожиданности, повскакивали, а Борис Петрович — могучий был мужчина, — кулаками по неведомо чьим нагим телам лупил, орал:
— Солдаты? Вы солдаты?! Б…ть пришли под Нарву?! Так-то дело государево блюдете?! Запорю!!
Мужчина, осыпаемый ударами, пытаясь защищаться, кричал:
— Я не есть зольдат, я — капитэн, моя имя Гумморт! Как ты смей меня бить?
Но Шереметев, не слушая упреков капитана, голого выволок его на лагерную улицу. Женщина, которой досталось больше, чем тому, кому она продала свои ласки, рыдала. Борис Петрович обоих ухватил за ухо так крепко, что освободиться можно было, лишь оставив уши в цепких руках воеводы. Светила луна, и поэтому, когда Шереметев тащил по лагерю голых людей, все, кто бродил вдоль палаток, видя необычную картину, просто покатывались со смеху и отпускали соленые шуточки. Но вот оказались рядом с высоким, просторным шатром главнокомандующего, герцога Кроа. Часовые, не узнав боярина, пригрозили было багинетами своими, но Шереметев так рявкнул на солдат, что те мгновенно отступили. Втолкнув в шатер капитана и его ночную гостью, Шереметев, громко топая ботфортами по дощатому настилу, сверху покрытому ковром, прошел вслед за ними.
У герцога по случаю счастливого прибытия под Нарву сегодня был пир. Борис Петрович, зная, что соберутся все генералы, будет царь, от участия, однако, отказался, сославшись на нездоровье. Теперь же он видел, что и Лже-Петр, и Меншиков, и все, кто восседал за пиршественным столом, с изумлением уставились на голых, неведомо откуда явившихся людей. Гумморт и маркитантка, поняв, куда их привели, казалось, готовы были сквозь землю провалиться от стыда — отворачивались, прикрывали срам ладошками. Молчание длилось долго. Только и слышно было, как тяжело дышит взбешенный Шереметев, желавший помедлить с объяснением.