Толпа хлынула к выходу. Вику понесло было потоком, но она ухватила Торика под руку и изо всех сил держалась за него, пробираясь к выходу. Выйдя из парка, они направились к троллейбусам. Вика была абсолютно счастлива.

* * *

Август 1991 года, Город, 26 лет

В августе на работе царило всеобщее воодушевление.

Казалось, все получается, все удается — установки совершенствуются, программы пишутся, системы обрастают новыми функциями. Хотя почему «казалось»? Перспективный план заказов на три года вперед ясно показывал: они делают нужное дело, двигают науку и технологию. Отдел еще немного расширили, раз в нем появились новые направления, а сектор Сверчкова взял к себе двух молодых математиков — парня и девушку. Людей стало больше, поэтому на отдел заказали еще компьютеры и измерительное оборудование.

Торик теперь часто брал в библиотеке выпуски «Сайентифик Америкэн». Журнал оказался на редкость интересным, а отдельные статьи прямо-таки пробуждали воображение. Особенно хорошо это получалось у автора со странным именем Терри Виноград. Он писал про фракталы, пространства переменной размерности, про снежинки Коха и «слона» Мандельброта. Торик старательно вникал, строил компьютерные модели, пытался даже рисовать этих математических монстриков, жалея лишь об одном: вряд ли это когда-нибудь пригодится в жизни…

* * *

Была, правда, одна заковыка — человеческий фактор. Можно купить мощный компьютер или настроить аппаратуру. Люди все равно оставались людьми. Они несли на работу не только позитивный настрой и желание работать, но и свои проблемы и заботы. А иногда работе мешали даже их радости. Так вышло с блондинкой по прозвищу Янчик.

Сейчас Торик снова пытается сфокусировать ее внимание на задаче. Она смотрит задумчиво и глубоко… куда-то сквозь него, в свои воспоминания.

— Эй, мы через два дня должны уже все состыковать, а у тебя только первый набросок алгоритма. — Он тщетно пытается выдернуть ее из мира грез на поверхность.

Она молчит. Широко распахнутые серые глаза — в неге. Потом медленно-медленно ее зрачки поворачиваются в его сторону. Светлые пряди падают ей на лицо, но она этого не замечает. И так же медленно говорит, словно творит молитву: «А меня вчера жених на лодке катал…» — нестерпимо долгая пауза. Затем: «Весь день катал… И как только у него силы хватает столько грести? А потом я ему собрала большущий букет ромашек…»

Торик слушает, слушает… Но сейчас ведь нужна не романтика, а работа. Не тающая от любви девушка, а рациональный программист. Как вывести ее из плена приятных воспоминаний? Как достучаться?

Он тихонько берет ее за оба уха и поворачивает к себе. Она, вся еще там, в мыслях, приоткрывает рот, словно для поцелуя… Потом в голове что-то все-таки щелкает. Янина вздрагивает, испуганно распахивает глаза и смотрит на него с удивлением. Ей неловко, ему тоже. Но она вернулась. Почти. И он снова переходит к задаче: «Янчик, давай посмотрим, что еще можно успеть?»

Она искоса поглядывает на него чуть смущенно, но теперь уже совсем проснулась и говорит на его языке: «Извините… Можно переписать эту процедуру и поправить интерфейс». Да. Все правильно, девочка. Интересно, надолго тебя хватит?

Вокруг стрекочут матричные принтеры. На разные голоса пищат интерфейсы. Входят и выходят люди в белых халатах, раскрывая стеклянные двери. Они двигают науку. Наука двигает технологию. И, кажется, никому в мире нет дела до маленькой, но очень счастливой любви.

* * *

— Слушайте, ну это уже что-то за гранью, честное слово!

Петровна, кажется, впервые на памяти Торика не улыбается. Она искренне негодует. Что случилось? Кто оплошал?

— Ир, ну ты чем думала-то, когда это делала?

— Это была шутка. Для своих.

Бледная Лошадкина откровенно испугана. Она за что-то чувствует вину, лицо идет красными пятнами. Ого, плохо дело.

— Ну а вы куда смотрели, тестировщики? Толя, твоя недоработка. Экспортный вариант! Максимум внимания, да. Но и максимальные последствия.

— Что случилось-то? Модель слетела? — Торик все равно ничего не понимает.

— Вот что случилось, полюбуйся!

Петровна протягивает листок, отпечатанный на мелованной бумаге. Хм… у нас такой нет. Сверху много непонятных французских слов, а ниже… Там скриншот, снимок экрана той самой программы управления технологической установкой, над которой они работали несколько месяцев. Поверх интерфейса располагалось диалоговое окноа на нем картинка мультяшного мужичка в белом поварском колпаке, а рядом надпись: «Обед! Всем пора на обед!» на чистейшем русском языке.

— Ир, ты повесила диалог на системный таймер?

— Ну да, мы же как раз отлаживали системный журнал, помнишь?

— Журнал помню, но я никогда…

— Я просто пошутила! Ну мы же тут все свои. Я подумала, а чего они будут в обед сидеть за установкой? Пусть пообедают… Дура, конечно.

— Кто пообедает, Ир? Французы? — Петровна чуть ли не кипела.

— Нет, наши, конечно. А потом забыла. Мы так спешили.

— А что французы написали, Мария Петровна?

— Французы в шоке. Они запустили восьмичасовой техпроцесс. Достигли высокого вакуума, разогрели установку до шестисот градусов. Пора открывать заслонки и начинать. И тут вдруг ЭТО! «Недокументированное диагностическое системное сообщение с кириллическими символами» — так это называется в техническом отчете, который нам передал дипломатический корпус.

Вот теперь стало нехорошо и Торику.

— И что они сделали?

— Они попытались связаться с разработчиками. С нами. Но это не так-то просто. Мы — режимный объект. А они находятся за границей. Тогда они провели у себя экстренное совещание. Эксперт сказал, что, возможно, это всего лишь диагностическое предупреждение программы. Возможно, его можно игнорировать.

— Нельзя, — тихо проскулила Лошадкина и прикрыла голову руками, — окно модальное и без контролов. Оно так и висит до конца обеда… Но я не зна…

— Сейчас меня интересуют два вопроса, — Петровна не отвлекалась на мелочи. — Первое: как вы это проморгали при тестировании.

— Да кто же тестирует в обед? Вот и проморгали.

— Все ясно с вами. И с методикой полного охвата тоже. Минус тебе лично, Анатоль Михалыч. Но об этом позже. И второе: что сейчас можно сделать. Причем очень желательно сделать на месте, так, чтобы не понадобилась командировка в Тулузу.

— Я все исправлю. Вышлем им исходник…

— С ума сошла, Ир?! Если у них будет исходник, то зачем им мы?

— Ой, правда. Но тогда…

— В общем, так. Вы у нас умные, что-нибудь придумаете. Но сегодня до вечера нужно не только найти решение и собрать все нужные материалы на трех дискетах — пусть будут дубли, дискеты я выдам, — но и передать их вместе с официальной инструкцией в патентный отдел. Переводчицу на французский я сюда уже выписала. Толя, лично проверишь, чтобы она все необходимое вписала в сопроводительное письмо. Все ясно? А вам двоим я оформляю дисциплинарное взыскание, и считайте, что еще легко отделались!

* * *

Конечно, это было просто небольшое недоразумение. Досадная оплошность, единственная среди сотни удачно проводимых работ. А в целом, как ни странно, при таком обилии весьма своеобразных людей, отдел работал очень слаженно. Торик постепенно разобрался и со спецификой работы, и с личными особенностями, знал, как с кем нужно держаться, чтобы все получилось как надо. Он все еще грустил по Ольге, ему не хватало ее странностей и удивительных сторон личности, которых он не мог найти больше ни в ком.

Тем не менее, в этой круговерти рабочих будней он обрел явное ощущение «своих», то самое чувство, что жизнь наконец наладилась. Синергия плескалась мирным морем, люди и проекты поддерживали друг друга, даже если не слишком друг другу нравились. Каждый был не просто винтиком, он отдавал свою уникальность общему делу.

Отчасти это напоминало Торику ансамбль. Но если там результат получался довольно эфемерный — музыка, которая стихнет через несколько минут и забудется, — то здесь выход был вполне вещественным и осязаемым. Установки выглядели почти как космические аппараты и выдавали высокотехнологичную продукцию, «железо» обеспечивало их жизнедеятельность, а программы вселяли в них душу…